Планета sch2.netОбратная сторона Планеты sch2.net Вернуться ко входу в Свою колокольню
Как я стал католиком

Преамбула

Однажды в некоем городке школьникам задали написать сочинение на тему "Что бы ты сделал, если бы на улице встретил В.И. Ленина?" В этом замечательном городке нашелся замечательный советский мальчик, который написал замечательное сочинение на эту замечательную тему. Оно состояло из четырех слов: "Я бы очень удивился". В райкоме не оценили талантливую краткость сочинения и сняли директора школы, родителей же гения выгнали с работы: О, сладостный запах ностальгии по делам минувших дней!.. Уже выросли люди, которые не поверят моему рассказу. Но, простите, меня занесло куда-то в сторону.

Я, собственно, вот о чем: когда мне на глаза попался текст И. Стогова "Как я стал доминиканцем", я испытал примерно то же, что и упомянутый "додемократический" мальчик - удивление. Все мне показалось неправдой. То ли дело, когда тот же автор описывает в своих произведениях свою "додоминиканскую" жизнь! - Сразу видно, что он знает ее вкус. А тут... Станиславский кричал во мне "не верю!!!" и мешал читать и понимать прочитанное. В конце концов сложившаяся ситуация меня крайне раззадорила, и я сказал себе: "Встану, пойду к столу и напишу Правду! Про себя", что и сделал немедленно. А, получилось ли - судить не нам, да только Истина и ныне там 

Когда б вы знали, из какого сора...
А. Ахматова

1.

"Половая психопатия" - книга начала ХХ века, была отрыта мной в огромном отцовском книжном шкафу фирмы Шмидта "Деловая мебель". Своей монументальностью шкаф назойливо напоминал Бастилию. О, какое это было сладострастное чтение! Но, дойдя до середины возбуждающего повествования о лесбийской любви, я уперся в стенку: самое-самое, то есть описание "Know how" лесбиянок шло на латыни. Стенка оказалась неприступной, как Бастилия, ибо латыни не учили в советской школе. Отец же, знавший латынь еще с гимназии, к тому времени уже умер. Да и вряд ли я стал бы просить его помощи в этом моем затруднении. Я наивно поискал каких-либо комментариев, но напоролся лишь на издевательскую сноску, которая была напечатана мелким шрифтом и гласила буквально следующее: "наиболее откровенные места мы даем на латинском языке, дабы затруднить их понимание праздно любопытствующим читателям". "Дабы затруднить"!!! Ярости моей не было предела. Тщетно поискав латинский словарь, я обмяк и сник. Из всего, что говорил мне отец по-латыни, всплыло в памяти только "tempora mutantur et nos mutamur in illis". Вожделенная книга была с печалью закрыта и поставлена на полку до лучших времен.

2.

Через год в лабораторию, где я работал, пришла новая девушка. Ее звали Анжела, и она училась на вечернем отделении Института иностранных языков им. Мориса Тореза. Нас сразу притянуло друг к другу. Она своеобразно рисовала акварелью, а, главное, была молода, черноглаза и пышногруда, хотя во всем остальном - вполне заурядна. Однажды я вспомнил, что в их институте учат латынь, и спросил, нет ли у нее словаря. "Да так... проходили... Словаря у меня нет. Я принесу тебе учебник, там есть небольшой словарь. А зачем тебе?" Уж не помню, что я соврал в ответ. Учебник помог мало: таких слов, как "cunnilingus" и т.п. в нем не было. Как-то раз, помогая Анжеле надевать сапоги, когда мы остались одни в лаборатории, я обнаружил на ней бывшие белые, а теперь грязные и потные носки. Мне стало противно. Я не мог простить вполне естественного для девятнадцатилетней советской девчонки сочетания модного прикида с такими носками, и вскоре мы расстались. Но мой интерес к латыни не остался незамеченным нашими сотрудниками.

3.

Один из них, интеллигент, диссидент и физик, который был старше меня на пять лет и уважал мое дворянское происхождение, сказал, что лучший латинский словарь - это словарь Дворецкого, что он даст мне им попользоваться, если надо, и что у него еще есть двухтомное немецкое издание Библии на латыни, и я могу его почитать, и вообще о таких вещах глупо спрашивать у Анжелы (он не подозревал истинной причины моего интереса к латинскому языку). "Вот это здорово! Неси, конечно!" На следующий день он принес два толстых тома в твердом зеленоватом и шершавом переплете, на которых лаконично значилось: VULGATA. Я тут же раскрыл второй том на Евангелии от Матфея. Мелкий текст был снабжен обширным текстологическим аппаратом и испещрен многочисленными карандашными пометками моего диссидента. Как потом я понял, он отмечал крылатые выражения и знакомые молитвы. Очень быстро я наткнулся на отчеркнутое "Pater noster"... Мне тут же вспомнилось, как в юности, читая Легенду об Уленшпигеле, я встретил там эту молитву на латыни и был поражен внезапным ощущением подлинности древних и только косвенно понятных слов. Молитва "Отче наш" была приведена в книге не полностью, что оставило чувство тягучей неудовлетворенности. Найти окончание ее тогда было негде, и вскоре этот эпизод забылся. Теперь, наконец, я держал ее в руках всю целиком.

4.

Я принялся жадно читать все сначала, занимаясь этим в трамвае, и немного бравируя своим мнимым знанием латыни в надежде на то, что соседи (и особенно девушки) станут подсматривать в экзотическую книгу и думать обо мне: о, каков он! Наивный эксгибиционизм: всем вокруг было решительно наплевать на то, что я читаю! Ездить в трамвае приходилось часто, так как осенью этого года моя мама попала в автомобильную аварию, в результате у нее отняли правую ногу, и я каждый день после работы навещал ее в Боткинской больнице. Несмотря на столь трагические обстоятельства, чтение латинской Библии доставляло мне неожиданное острое удовольствие, особенно на обратном пути из больницы домой, когда я читал ее с сознанием выполненного долга по уходу за больной матерью. Уход состоял в выносе судна, кормлении и оптимистических разговорах. Как уже говорилось, я начал сначала, то есть с первой главы Книги Бытия, и совершенно ошалел - просто до оргазма! - от осознания того, что я понимаю каждое слово! Уж не знаю, почему такое понимание текста на незнакомом языке представлялось мне чудесным? Особого чуда тут не было: в моем детстве отец любил по утрам, еще лежа в постели, читать мне вслух старую семейную Библию XIX века, изданную в Вене. Тогда меня потрясла органная грандиозность первой главы, повествующей о сотворении мира. Я тайно от отца плакал, слушая простые и великие слова Священного Писания, и с тех пор помнил всю первую главу, как впрочем, и следующую за ней вторую, наизусть. С месяц я наслаждался трамвайными чтениями, и постепенно в голове стали откладываться отдельные латинские слова и связные выражения. Часто приходилось сомневаться в правильности произношения, и я мечтал услышать, как это произносили сами авторы. Но главным было постигшее и радостно-незыблемое осознание того, что я, наконец, нашел свою родину. Это чувство охватило меня всего целиком, я купался в нем. Дневники наполнились многочисленными выписками из обоих томов Вульгаты. То была эйфория первого этапа влюбленности, а я влюбился в латынь.

5.

В середине осени ко мне, уже прослывшему в лаборатории безумным латинистом, подошла женщина из нашего отдела и заговорщицки шепнула: "Знаете, где я вчера была? - В католическом храме! Там все на латыни - вам будет интересно". Я знал, что она регулярно ходит в православные храмы, и удивился. "И где же он?" - "На улице Мархлевского. Там священник старый и говорит с сильным акцентом, а на стене написан текст их службы на латыни". О! Да ведь я был там, когда учился в девятом классе! Двоюродный брат отца рассказывал о католической церкви, о праздновании Рождества ("все утопает в цветах"), и я решил отыскать этот храм. В конце концов, мне это удалось, хоть и с большим трудом: пришлось поблуждать по переулкам, так как спрашивать я стеснялся. Храм был закрыт и показался мне каким-то маленьким. Я помялся возле ворот и, не решившись обратиться с вопросами к женщине, тихо подметавшей пустой дворик, ушел. Через десять лет я снова стоял перед теми же воротами.

6.

На этот раз ворота были открыты, хотя дворик так же пуст. Я осторожно вошел в храм через боковую дверь. Чужой, но приятный запах окатил меня. Прямо у входа висело бронзовое Распятие, рядом с ним располагалась мраморная чаша для омовения рук. Тишина была полной, и я нырнул в нее, как в глубокую воду. Такой тишины никогда не бывает в православных храмах: всегда кто-то шаркает, громко разговаривает за ящиком, ходит, вздыхает, сморкается, кашляет... Впереди на алтаре виднелась белая статуя Мадонны с голубым поясом и св. Иосифа с Младенцем на руках. Были и цветы, но в умеренных дозах. В левом нефе сквозь классические колонны я разглядел в полутьме еще один алтарь с тремя статуями незнакомых мне святых. Алтарь Мадонны в правом нефе был освящен, но слабо. Легкая тень сомнения коснулась меня: хорошо ли, что я здесь? Но предаться рефлексии я не успел, так как звякнули колокольчики, из ризницы в алтарь вышел священник, и началась месса. Он был и в самом деле стар. Сначала он служил по-русски, медленно расставляя слова, произносимые с сильным акцентом, потом перешел на латынь. Я устроился на лавочке в правом нефе так, чтобы меня не было особенно видно, и разглядывал длинные подсвечники на алтаре Мадонны и маленькие лампочки, которыми был украшен ее нимб. Подсвечники почему-то упорно ассоциировались с мушкетерами Дюма. Месса шла под виолончель и пение женщины, одновременно игравшей на фисгармонии. Пела она специфические облегченные мелодии немного надтреснутым сопрано и не по церковному восторженно. Все это меня, привыкшего к эстетике московских православных хоров, царапало и возмущало. Лишь Ave Maria Баха-Гуно, исполненная на фисгармонии и виолончели во время причастия, прозвучала классически спокойно и вписалась в интерьер. Причастились все немногочисленные присутствующие, кроме меня. Месса оказалась совсем короткой. Выходя, я нашел на стене застекленный стенд с латинским и параллельным русским текстом мессы, неумело напечатанным на машинке и украшенным примитивными рисуночками голубков, чаш, крестов и цветочков. (Слушая на работе рассказ нашей сотрудницы, я почему-то представлял красные и черные готические буквы, начертанные масляной краской на серой стене). На ступеньках храма я сунул руки в карманы пальто и медленно зашагал по Малой Лубянке к метро, разочарованный и пустой.

7.

Но по прошествии двух дней, несмотря на слегка неприятное первое впечатление, меня снова потянуло в католический храм. Было воскресение, и я надеялся, что уж по воскресеньям играет большой орган, старые трубы которого тускло поблескивали на хорах.

Теперь целесообразно обратиться к дневниковым записям, сохраняя особенности стиля, дабы литературными приемами никак не погрешить против истины. В скобках дается порядковый номер посещения католического храма и участия в Мессе.

(2). 29 окт. Впервые причастился в храме св. Людовика Римско-Католической Церкви между 11 и 14 часами. Были вместе с дочерью. Ей понравилось даже больше, чем в православной церкви. Большой орган на хорах; большой хор; великолепная проповедь. Розарий - по-польски. Месса - на латыни.

(3). 1 нб. Был в храме Св. Людовика на заупокойной мессе. Купался в латыни, во взгляде Девы Марии, в сладких звуках органа. Причащался... Хочется познакомиться с прихожанами: видно - они стоят того. Поговорить. Устал я один... В следующий раз попытаюсь поговорить либо с кем-то из прихожан, либо со священником. А мама говорит: там шпионы ЦРУ, не знакомься с ними! [С этого же дня начал переписывать текст мессы со стенда].

(4). 4 нб. Был вечером в хр. Св. Людовика. Молился Марии (AVE)*.

(5). 8 нб. Рано утром, к 8 часам, ездил к мессе в хр. св. Людовика. Народу немного. Все в основном сосредоточены у алтаря Пр. Девы Марии. Причащался - в третий раз. Несказанно хорошо. Шел после по улице Лубянке и весь переполнен был Божественной Литургией, и причастие (Corpus Christi) горело внутри меня ("inflammatus et accensus"**), а я согревался его благодатию ("confoveri gratia"**). Зашел в церковь Всех Скорбящих на Ордынке: там 8 нб. Ежегодно поют Литургию Чайковского. И что ж? Не смог даже Чайковский пересилить внутри меня католическое inflammatio! Великолепное пение и масса народу показались как-то несоизмеримы с той высотой. Какими-то показались крикливыми, суетными, земными. И во время славянского пения всё приходили на ум божественные латинские слова... Что все это значит? Почему меня так тянет к католикам? Будто именно у них моя духовная родина..? Подожду, посмотрю, как будет развиваться дело. Если серьезно - то попытаюсь "оформить отношения". Вечером были на Кр. Площади с сыном и дочерью, так храм Василия Блаженного показался нелепым нагромождением, чем угодно - но не церковью... Вот ведь как! И опять, снова: жду, не дождусь, когда пойду в католический храм - "еле расстались, развиделись еле..."

(6). 18 нб. был в хр. Св. Людовика. Месса - на польском языке, проповедь - тоже. После мессы молодые полячки славно пели гимны Деве Марии.

(7). 25 нб. Были с дочерью у св. Людовика. Что-то не очень ладилось у них в этот раз... Но Мария все так же притягательна, а причастие все также горит внутри что-то около 1,5-2 часов... 2 дек. будет I воскресение Адвента.

Читал в метро 26 нб. по дороге домой латинские молитвы и почувствовал то самое inflammatio, до физического ощущения жара в полосе поперек груди через сердце, то самое, что было описано в книге "Невидимая брань" нашего православного автора***. Теперь знаю: это истинно.

(8). 2 дек. Ну, вот и обратился я к живым людям в храме св. Людовика... Был нынче на мессе первого воскресенья Адвента, в 6 часов вечера. Все было прекрасно: и служба, и inflammatio, и Maria Virgo; всё было чисто и возвышенно в душе... По окончании службы подошел к одной из хористок - пожилой женщине, по-видимому, доброй и интеллигентной. Говорю: "Позвольте к вам обратиться! Я, вот, не католик, православный. Я чувствую себя как-то неудобно: был в вашем храме несколько уже раз, не знаю, можно ли это?" Она отвечает и в самом деле с доброй улыбкой: "Конечно, можно, тут у нас много православных; ведь Бог один". Я ей: "Да-да, я понимаю; и сам в этом образован... И, знаете, как-то душа лежит к этому храму..." Она: "Вы можете и причаститься. Вы причащались?" Я: "Да!" Она: "И исповедовались?" Я: "Нет... Дьякон сказал, что можно православным причаститься. Я исповедовался у себя в храме..." Она: "Надо подойти к исповеди, а то причащаться без исповеди считается грех". Я: "А ведь можно мне подойти сюда к исповеди?" Она: "Да-да, можно". Ну, я тут же и пошел.

Отец настоятель сидел в исповедальне. С полминуты я походил вокруг в нерешительности (благо, были и другие исповедовавшиеся), а потом подошел все-таки. Встал на колени на красную подушечку. Перед глазами только плетеная решетка из каких-то белых и желтых проволок, да настоятель за ней. "In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti!" - говорит он, а я: "Amen!" "Я, - говорю - понимаете, православный, хожу в ваш храм, вот, хотел бы с Вами посоветоваться..." Он меня прерывает: "Вы хотите просто поговорить или исповедаться?" (Боже мой! Сердце так и упало... Зачем это?) Говорю: "Да-да, исповедаться". Он мне: "Вы когда последний раз исповедовались?" "Я, - говорю - в своих храмах исповедовался; так, месяц назад (увы, не месяц, а около 4-х месяцев - 12 августа в Новодевичьем монастыре; почему сказал "месяц назад" - даже не знаю...). Он: "С тех пор, какие грехи совершали?" Я говорю: "Дома, с женой, с детьми невоздержан бываю, стараюсь, чтоб не было этого, но не всегда получается". Он: "Старайся, старайся и надейся на Бога, помни, что Бог - Отец. Еще, что вспомните?" Я: "Ну, на работе, на работе, то есть..." Он, прервав меня: "Работаешь хорошо, усердно, честно?" Я: "Да-да, конечно... Но, вот бывает несправедливость, обида, то затаивается обида, и я стараюсь не ответить обидой на обиду, хотя хочется, но я знаю, что это нехорошо, но трудно..." Он: "Да. С людьми трудно, но ты надейся на Бога. Еще, какие грехи вспомнишь? Я: "Все вроде..." Он: "Ты раскаиваешься в своих грехах?" Я: "Да". Он: "Ты не будешь их больше повторять?" Я: "Да, буду стараться". Он: "Ты читай молитвы: Отче наш, Радуйся, Мария, Слава Отцу, знаешь молитвы?" Я: "Знаю". Он: "Эти молитвы прочти три раза, и в воскресенье три раза". Потом прочел мне отпущение грехов по-латыни и благословил меня, на что я ответил "Amen". Он постучал о стенку исповедальни, давая знать, что исповедь окончена и задвинул окошко, приготовившись слушать следующего уже с другой стороны.

Я отошел в смятении... Старушка какая-то говорит: "Вы исповедались, сейчас подойдите, будут давать причастие". Думаю: а как же, ведь я уже причащался сегодня, вроде неловко... Но понимаю, что этого не избежать. Стою, жду, когда кончит настоятель исповедовать других, а самого бросает и в жар, и в холод, и в ужас, и в тоску. Хоть беги... Очень хочется убежать... Но, вот, какой-то черный бородач у колонны справа, который опоздал на службу, указывает мне рукой на алтарь, дескать, иди! И я иду, опустив голову, и по горячим угольям страха, презрения к самому себе, протеста и желания бежать без оглядки. Дьякон со служкой выходят со Святыми Дарами. Не могу глаз поднять. Голова и весь горячий. Слышу любимые слова в полубреду: Confiteor Deo omnipotenti et vobis fratres, quia peccavi nimis cogitatione, verbo, opere et omissione. Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Ideo precor beatam Mariam semper Virginem, omnes Angelos et Sanctos, et vos, fratres, orare pro me ad Dominum Deum nostrum. И, обращаясь к нам: Domine, non sum dignus ut intres sub tectum meum, sed tantum dic verbo et sanabitur anima mea. Ах, думаю, как это ко мне относится! Подошел с облаткой: Corpus Christi! - Amen (шепотом). На обратном пути даже не было сил преклонить колени перед чудной, любимой статуей "Ave Maria". В метро ехал сам не свой...

Что-то не то в душе; нет облегчения, нет радостного горения, как бывало раньше тут же. ["Хотел посоветоваться", а меня толкнули в наезженную колею. По застенчивости, вернее - из боязни не угодить собеседнику, я покорно поехал по этой, чужой для меня колее... А ведь старик-священник мог меня выслушать и остановить! Но, видно, Бог решил иначе...].

15 лет ровно минуло с тех пор, когда я принял первое православное причастие от отца Владимира в церкви Илии... Тогдашний наш разговор на исповеди тоже был нелеп и смешон. Но добрее и человечнее - это точно. И было облегчение потом - в троллейбусе у тети Кати.

Что ж, "познать - значит быть и действовать". Сейчас мне кажется, что в любви моей к католической церкви появилась трещинка. Наверное, это был просто зигзаг моей чудовищно влюбчивой натуры и религиозной впечатлительности... А, может быть, и нет. Время и дальнейшее общение покажут.

Господи! Прости меня. Прими меня таким, каков я есть и помилуй меня. Тебя ищу, Господи! Скажи только слово - и возрадуюсь Тебе. Покажись, Господи, - и припаду к ногам Твоим. Скажи мне, Господи, путь - и я пойду по нему. Научи меня, Господи, творить волю Твою. Тебя, Господи, люблю - помилуй меня. Тебя жажду - напои душу мою. На Тебя надеюсь, Господи - спаси меня.

8.

На работе я, конечно, поведал обо всем той женщине, которая указала мне дорогу к католическому храму. Она спросила своего священника, можно ли православным бывать в католических храмах. Его ответ гласил: нет, не разрешается, а, главное, нельзя причащаться, так как у нас нет общей евхаристии. Я был повержен в ужас бесповоротностью своего поступка, так как понимал, что уже не могу вернуться в православную церковь без покаяния. Не чувствуя греха в своей любви к католической церкви, я ощутил себя насильно, против своей воли поставленным по одну сторону баррикад, которые были возведены не мной и не сейчас. Виновен! Душа горела и разрывалась, не вмещая, как можно быть виновным в любви. Я не мог произносить слова латинских молитв, не мог смотреть в глаза Мадонны. Возвращение представлялось мне ямой, наполненной тусклым унынием. Душа моя вытягивалась по направлению к католическому храму, готовая хоть оставить тело, только быть там, особенно теперь, когда стало реальным навсегда потерять нежданно обретенное счастье. Одновременно мучило сознание того, что утаил на исповеди истинную причину, почему я к ней приступил, то есть что несколько раз причащался, не исповедуясь, и говорил со священником, "как ни в чем не бывало"... Лишь двое суток смог я терпеть эти страдания.

9.

(9). 4 дек. ALLELUIA ! De ventre inferi clamavi et exaudisti vocem meam.

Исповедался и причастился в храме святого Людовика.

Кончились мои мучения! Теперь познал не искупленный, не исповеданный, нераскаянный грех. Теперь познал, что есть совесть. Сам знаю! Теперь знаю, что нельзя жить ни минуты с нечистой душой. Слава Богу! Deo gratias! Вчера, наконец, решился пойти рано утром в церковь и исповедаться. И как только сказал об этом своим, то вдруг почувствовал такое облегчение и покой, что понял: правильно решил. И вот, уже без страха и стеснения душевного смотрю на Сикстинскую Мадонну, произношу латинские молитвы.

В 6 утра поднялся (были маленькие колебания!), попил чаю с хлебом и поехал... В Лубянском переулке встретил органистку: она тоже шла к мессе. Вошел в храм - и на колени встал на особые длинные подушечки позади последнего ряда сидений. Помолился (Pater noster, Ave Maria): как-то почувствовал, что это необходимо. В храме народу немного, полная тишина. Вижу: настоятель сидит в исповедальне. Минутная остановка - и иду к нему. Становлюсь на колени перед распятием. Он не слышит и, по-видимому, дремлет. Я постучался. Он не слышит. Тогда сказал: "Разрешите?!" Тут он услыхал, обратился ко мне: "In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti!" Я: "Amen". Говорю: "В воскресенье я был и исповедовался Вам. Но мучает меня грех. Грешен и каюсь. Во-первых, когда первый раз пришел к вам в храм, то не знал еще, как правильно поступить и принял причастие, не исповедавшись Вам. Каюсь! Мучает меня этот грех! И второе, когда в воскресенье исповедовался Вам, то не сказал этого своего греха. Каюсь и раскаиваюсь. Страшно мучает меня все это. Вот всё; больше с тех пор, с воскресенья, ничего не совершил дурного". Настоятель мне: "Не беспокойся, ведь ты не хотел совершить зло, не бойся, живи в мире". Я говорю: "Только по незнанию!" Он: "По незнанию. Ничего. Это не страшно. Господь с тобой! Читай сегодня разрешающие молитвы: Отче наш, Радуйся, Мария (или Богородица Дева), Слава Отцу пять раз до Христа Распятого". Затем прочел латинское отпущение грехов (я уже лучше его понял, чем в первый раз). "Ступай с миром! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti!" Я: "Amen". Спасибо Вам! Спасибо!" Встал. Подошел к алтарю Девы Марии. Боже! Какая легкость в душе и теле! Всё! Я уверился, что поступил единственно правильным образом. Вот оно - очищение! Пал на колени на устланные ковры перед алтарем Марии Девы и молился со слезами счастья и по-русски, и по-латыни. Потом - причастие. Как радостно сверкал главный алтарь - для меня! Достойно и праведно принял причастие. Месса показалась несказанно прекрасной, пение необычайно слаженным, мелодии - ангельскими. Пел вместе с длинноносым поляком по-польски (пытался, конечно). И, удивительно, польский не мешал уже! За причастием играли Ave Maria. После мессы - польский молебен св. Антонию. И опять - хорошо, и опять - сладко... Ite, missa est. Deo gratias. Шел по Лубянке - боялся глаза поднять, чтоб не ослепить людей вырывавшимся из глаз светом и огнем радости. Причастие горело во мне, как и подобает. Совершилось! Мир вошел в меня. Venite ad me... et invenietis requiem animabus vestris. Воистину так!

Позже (в 1150) зашел в православный храм Иоанна Предтечи на Пресне. Там сегодня праздник Введения во Храм Пресвятыя Богородицы. Поставил свечу Распятию. Всё ходил, не знал, куда лучше - все-таки вернулся к Распятию: не зря настоятель сказал "до Христа Распятого". Впервые хотелось поскорее уйти (это мне-то, ужас!). Хотя понравился добрый батюшка, исповедовавший в пределе. Что-то было в нем теплое и родное...

Пока, на сей день, итог таков: душа указывает, что мое место там, в католическом храме.

Что-то покажет дальнейшее?

Путь...

Этот мой путь проходит по траектории через состояния равно спокойной совести в лабиринте мучительных, огненных ее страданий. Возрастание мучений совести и наитие Духа Святого указывает направление, по которому надо дальше двигаться, чтобы обрести мир Господа Иисуса Христа, чтобы мучения совести исчезли. Господи, не оставь меня в пути моем!

10.

Вот запись в дневнике от 7 декабря. Она адекватно отражает эйфорическое состояние обретения своей Церкви и наивные попытки логически осмыслить это.

... ныне я познал реальность причастия, "узнал вкус Тела и Крови Христовых", как писал Ромен Роллан. Ныне я ощутил всеобъемлющее, всесокрушающее и всё разрешающее присутствие Бога, Пречистой Девы Марии и Господа нашего Иисуса Христа во время таинства исповеди и покаяния, а затем - причащения. В исповеди и причащении 4 дек. не было фальши ни в слове, ни в жесте. Всё это дала мне Святая Католическая Церковь!

15 лет исканий, шатаний, ошибок, скуки, блуда, пьянства, искушений, озарений, любви, молитв, тоски, стыда, обид, знакомств, друзей, борьбы, одиночества...

И все-таки я прикоснулся к Богу!

О! Я могу и не верить в Него, и отдаляться от Него, и падать снова и снова в бездну. Но теперь я точно знаю: Он есть! Он есть и внутри нас; внутри каждого. Потому что я физически ощутил Его огненное дыхание, которое выжигало меня изнутри так, что я физически становился подобен скорлупе выеденного яйца. Я познал физическую, материальную истинность Божественного огня Божественной в нас совести* [* кажущаяся незначительность греха только подчеркивает как истинность огня, так и серьезность внутренних мотиваций, побуждающих присоединиться к Матери-Церкви]. Это был адский огонь, вернее его подобие. Господь дал мне краешком существа почувствовать его жар. Этот огонь, свидетельствую, ни с чем другим не сравним: он жжет, не сжигая, жжет вечно. Единственное средство погасить пожар - сделать шаг навстречу Христу.

И я сделал этот шаг, не мог не сделать: душа рвалась навстречу Христу.

И я узнал, увидел, как завеса пала и Господь открыл мне лицо Своей вечной Доброты и Милосердия, и Пречистая Дева Мария приняла меня как сына Сына Своего [здесь курьез: не "сына Сына", конечно, а "друга Сына", иначе Св. Дева оказывается нам "бабушкой"!].

И я узнал, как воды Милосердия Божия затопили, залили адский огонь, пожиравший меня изнутри... И мгновенно настала тишина Благости Господней.

И я узнал вкус Благодати, что наполняет выжженную совесть. О! Не только совесть, но и тело, да - тело! Тело, которое (тоже узнал я) без души и совести мертво. В тот момент, когда настоятель сказал мне: "Иди с миром!", и Благодать Господа нашего Иисуса Христа влилась в меня - я ощутил физически полную невесомость; казалось, что могу взлететь. Ощутил физически как бы отсутствие тела, которое было переполнено Благодатью Господней.

И я ощутил физически, как переполнявшая меня Благодать Господня (не моя, а Господа во мне!) была столь велика, что изливалась из меня, из всего моего существа, подобно меду. Ощущение это было так сильно, что мне становилось даже неловко перед прохожими, которые должны были явно видеть это.

А Тело Христово, достойно и праведно принятое, горело во мне, но не тем огнем, который выжигает изнутри, а сладостно и ярко; и свет этого огня лился из моих глаз так, что приходилось опускать их, чтобы не ослепить встречных.

Конечно, через несколько часов острые ощущения прошли. Но часть осталась в глубине существа.

Об одном молюсь: чтобы дал Господь по милосердию Своему той Благодати, что невольно изливалась из меня, всем, кто находился в те минуты рядом и всем, кому Он хочет дать. Я не мог ее всю удержать: это не по силам мне! Простите мне это, Господи и Пречистая Дева Мария!

Итак, я узнал, что Благодать подается только через подлинное страдание, покаяние и искупление во Христе Иисусе. Я узнал, что каждый, кто по-настоящему причащается, повторяет физически и нравственно Крестный Путь Господа Иисуса Христа. Всякое иное покаяние и причащение легковесно и суетно, и не нужно, а потому и не дает Благодати.

11.

Но оставим дневник...

На другой день я был поражен до глубины души несказанным светом праздника Дня Непорочного Зачатия Девы Марии, особенно Процессией со Святыми Дарами. Ах, этот культ Девы Марии! Он подобен кружевам, вытканным любовью! Ах, эти белые кружева на белом фоне! И эти польские девушки в венках на распущенных волосах! "Слезы невольные и сладкие текли..." Нарисовать этот крестный ход, так выйдет пошлая немецкая открытка, а в действительности, а изнутри - истинная красота и гармония. "Розы цветут: красота, красота! Скоро узрим мы Младенца Христа!" Наконец, наполнив личным содержанием, я понял смысл знаменитого Андерсеновского двустишья.

Через некоторое время я обратился к настоятелю с вопросом, что мне делать, чтобы стать католиком. "Ты исповедуешься, причащаешься? Хорошо. Смотри, как все делают, и делай так же!" - был ответ. Так я тихо стал католиком. "Ты окрестил детей? Нет? Детей надо окрестить!" - как-то во время очередной исповеди сказал старый ксендз. Я послушался и крестил детей. Все происходило в ризнице, и никто этого не мог видеть. Крестил дьякон Петр, долго сомневавшийся, как правильно записать имя моего сына: Alexei или Aleksej? Потекло блаженное время тихих утренних месс, пылкой, но сокровенной влюбленности в костел, тайной влюбленности в юную полячку, имя которой так и осталось мне не известным. Мы только пожимали друг другу руки на мессе, шепотом говоря "Pax tecum!", и я упивался теплотой ее карих глаз.

12.

"Шли годы, бурь порыв мятежный..." принес кардинальные перемены и в тихое течение московской католической жизни. В начавшейся новой эпохе меня ожидало запоздалое венчание с собственной супругой, совершенное по настоянию нового настоятеля, подготовка паломничества в Ченстохову, поездка в Фатиму, создание хора Фатимского прихода, написание музыки для двух с половиной месс и многое иное... Но это уже другая история.

Знаю одно: что бы ни произошло со мной, я останусь навсегда благодарен Католической Церкви: она дала мне ясное понимание смысла Божественной Литургии и то ощущение подлинности и "конечной инстанции", эталона, которое не замутить ничем. Кто однажды видел бриллиант, не соблазнится стеклом!

Святая Матерь-Церковь, молись за нас!

12½.

Однажды, еще до того, как отрыть "Половую психопатию", я валялся на зеленом берегу напротив Северного речного порта, лениво следил за медленно и осторожно разворачивающимися большими пассажирскими пароходами, и листал тоненькую книжку из "Библиотеки Павленкова". Книжка называлась "Франциск Ассизский". Она оказалась написанной неожиданно здраво и с юмором. Особенно меня вдохновила сцена, в которой Франциск является к Папе, предварительно посетив свинарник и извалявшись в грязи. Папу шокировал его францисканский хабит: "В такой одежде пристало только свиньям проповедовать, а не являться к Святому Престолу!" - "Я исполнил твое приказание, теперь ты выслушай меня!", - смиренно изрек Франциск. "Ай да святой! Наш человек! Московский студент!" - восклицал я. Оторвавшись от книжки, я поглядел, как от причала торжественно, под звуки "Прощанья славянки" отходит пароход "Александр Суворов", и опять погрузился в чтение. Спустя несколько дней, я узнал из газет, что "Александр Суворов" потерпел крушение и затонул, ночью по ошибке попав в низкий пролет моста на Волге. Мостом снесло верхнюю палубу с веселившимися на ней пассажирами. Проходивший по мосту поезд рухнул на пароход и довершил его гибель. Говорили, что капитан и команда были пьяны...

9 октября 2002 г.
 

______________
*     - "AVE MARIA" - статуя справа от алтаря Мадонны
**   - из "Stabat Mater"
*** - Никодима Святогорца (мне в то время не было еще известно, что любимая мною и многажды перечитанная "Н.Б." написана вовсе не Афонским старцем, а итальянским католическим монахом Лоренцо Скуполи и впервые опубликована в 1589 г.)
 

Письмо Ведру vedro.design 2003 Рейтинг@Mail.ru